Очерк культурного развития медицинской науки по хирургическому сектору

Акад. Н. Н. Бурденко

(Речь на заседании, посвященном 175-летнему юбилею Московского ордена Ленина I Медицинского института)

Хирургия 1941

За семь лет до открытия Московского университета необычайно смелый брат фаворита Разумовского 18-летний юноша, президент Академии наук дал повод иностранным ученым покинуть Академию наук. После его совершенно бестактной выходки ушли, за немногим исключением, немцы, и единственный ученый француз астроном Делиль, первая ласточка русско-французских альянсов, имевших место в последующей истории государства Российского.

Этот факт был роковым в деле строительства Московского университета и, в частности, медицинского факультета. Академия оскудела, чувствовалась необходимость ее обновить, кроме того, к этому времени решили в качестве реформы поправить очень сложную и неудачную структуру Академии наук, которая состояла из собственно академии, университета при ней и гимназии при университете. Гимназия должна была подготовлять кадры для университета.

Но одна гимназия этого сделать не могла, и необходимо было набирать студентов из семинаристов в дополнение к окончившим гимназию. Но и эта мера не дала больших результатов. Правда, семинаристы были лучше подготовлены, чем дворянские недоросли, - они знали латинский язык, привыкли систематически заниматься, логически думать, но их было все-таки мало и этим немногим жилось и голодно, и холодно, и многие из них уходили из университета. Выявлялась необходимость отделить гимназию от академии и организовать несколько гимназий.

Петербургскую структуру академии, однако, оставили в прежнем виде, а реформу заново решили осуществить в Москве, т. е. организовать университет и отдельно гимназию в Москве и несколько гимназий в провинции. Москва считалась центром дворянских гнезд, и потому казалось, что дети дворян с большей охотой поедут в Москву, чем в Петербург. Шуваловым, собственно, фактически Ломоносовым, был выработан проект устройства университета и объяснительная записка к нему. Проект был принят, и нужно было организовывать и университет, и гимназии. Но и то, и другое потребовало преподавателей.

Обратились с покаянными письмами к только что изгнанным иностранцам, но одни, как Эккерт, братья Бернули, вежливо отклонили приглашение, а другие солидные ученые из-за различных слухов также воздержались от посещения России. Пришлось за неимением блестящих знаменитостей обратиться к скромным полезностям или полезным посредственностям. Пригласили учителей-иностранцев для гимназии и университета. Вскоре появилась возможность пополнить состав преподавателей и несколькими русскими учеными. Теперь ощутился результат плодотворной системы, принятой Петром, посылавшим на Запад молодых людей для подготовки к будущей деятельности на ниве народного образования «народа, в труд избранного суровой и славной судьбой».

В составе первых представителей университетских научных деятелей были следующие русские имена: Афенин, читающий курс ботаники минералогии и зоологии по Валериусу и Линнею; Забылин, подражавший примеру Винслова в преподавании анатомии и малоизвестного Людвига в преподавании хирургии.  В 1764 г. начинает преподавать хирургию И.Ф. Эразмус.

Насколько их скромные усилия принесли пользу, судить по скудности источников и точных данных трудно. По-видимому, дело шло не блестяще. По свидетельству историков, дело просвещения, подобно большинству начинаний, предпринятых в ту эпоху, страдало от недостатков соразмерности между целями и средствам как моральными, так и материальными.  Бюджет нового университета равнялся 15000 рублей, что не давало возможности позаботиться ни о нужном оборудовании, ни о надлежащем содержании. Моральная атмосфера, в которой подвизались люди, призванные поднимать целину русских умственных богатств, доказанных для Европы гениальным холмогорским крестьянином, была неблестяща, хотя он и начертал пути науки в различных направлениях для современников и грядущих поколений.

Во всех направлениях Ломоносов был предвестником, предчетей, начинателем и примером одаренности своего народа. Но пока что была существования университета талантливых ученых из него вышло мало.   Мы уже отчасти указали на тяжелые моральные условия: наука была оружием в руках администраторов, подходивших с узкими требованиями, а организация хаотична. 

В 1804 г. делается попытка создать устав. Пока его вводили тоже прошло время; не успел он укрепиться, как в 1812 г. произошел перерыв в занятиях на 1 ½ - 2 года. А затем вскоре появилось новое и худшее горе для русской науки.

Первые годы царствования Александра І были полны широких общегосударственных планов, в том числе планов по народному образованию. Возникло министерство народного просвещения, которому поручено было пересмотреть все дело образования от времен Екатерины и даны были широкие полномочия как по организации внутреннего устройства существовавших тогда трех университетов в Москве, Казани, Харькове, так и учреждения ряда новых университетов: намечались университеты в Киеве, Тобольске и Великом Устюге.

Университеты получили новый устав, давший более стройную и однообразную организацию, дано было право возводить в ученую степень без различия сословия и т. д. Сеть просветительных учреждений росла. Все обещало прогресс и медицинским факультетам; в частности, после 1812 г., с отстройкой Москвы, должны были бы уже наступить и внешние благоприятные условия. Но с 1815 г. наступает реакция второй половины царствования Александра I и отношение правительства к делу просвещения резко меняется.

Мой земляк и предшественник по семинарии и Духовной академ. проф. Ключеский приводит для характеристики этой реакции слов попечителя Петербургского учебного округа: «Свет обыкновенно родится от огня, а огонь имеет привычку жечься, и вот с 1815 г. задались целью отыскать огонь, который бы не имел этой привычки, старались о распространении просвещения без огня, т. е. без света».

Около этого времени «бесноватый консерватор» Магницкий проповедовал закрытие только что открывшегося в Казани университет и было опасение, что это так и будет, так как около того же времени царь по прозванию «благословенный» титул, преподнесенный признательным народом, — уже говорил об этом народе, что «русский либо плут, либо дурак». Ведь как сказываются гены! Отец Александра Павел, будучи десятилетним мальчиком, узнав о смерти велик русского гения Ломоносова, воскликнул: «А, дурак этот умер! Давно пора, он стоил дорого и ничего не делал». Несомненно, ребенок повтор только чужие речи. Конечно, это отголосок мнения о Ломоносове современников, не сумевших понять его значения как ученого. Да! Характерны факты любовных отношений между царем-батюшкой и сынами отечества.

Но университетов все-таки не закрывали, а профессоров разгоняли и ввели инструкцию, по которой на физико-математическом и медицинском факультетах, не говоря о других, профессора обязаны были руководствоваться библией и библейским мировоззрением. Жесткие рамки мышления, разгон университета в Казани, едва ли не были учтены и московскими профессорами. И не в исполнение ли этого направления Веневитин (правда, не врач) крестился перед каждой операцией, а профессор Поль, по названию «маленький пастор», складывал благоговейно руки и смотрел «долу», трясясь перед каждой операцией  от сильного страха, как об этом сообщает его биограф-почитатель А. В. Мартынов (а о первом сообщает Пирогов).

Такова была колыбель русской науки вообще и медицинской в частности во всех ее дисциплинах, в том числе и в хирургической.  Колыбель с задатками перероста в прокрустово ложе, в которое и укладывалась в последующее время графом Толстым и Кассо русская наука. Описания деятельности последних мы коснемся в дальнейшем.

Может быть, на этом можно было бы закончить характеристику начального периода московской медицины, но необходимо отметить тот  факт, что медицинский факультет и, в частности, поливалентные преподаватели анатомии и хирургии не фигурируют в качестве деятельных работников в войне 1812 г. ни перед занятием Москвы в дни Бородинской битвы, ни после - во время флангового марша и изгнания французов. А ведь великий прозорливый полководец Кутузов уже для Бородинской битвы готовил тысячи подвод для раненых, учитывая необходимость беспримерно упорной и кровопролитной битвы. Лодер, пользовавшийся исключительной благосклонностью Александра І, впоследствии сделавшийся профессором медицинского факультета, получил приказание развернуть госпитали на 36000 коек.

Но, как бы то ни было, за время своего существования московский медицинский факультет формировался: возникали и крепли кафедры, выяснялись профили, вырисовывались определенные фигуры профессоров, готовились врачи, доктора и кадры будущих профессоров.

К выступающим на сцену профессорам начали предъявляться определенные требования со стороны общей культурной жизни цивилизованных стран, со стороны отечественной культурной верхушки и со стороны студенчества. Отрезки исторической жизни возлагают определенную ответственность на людей своего времени. Нельзя игнорировать такой факт: Берлинский университет открыт только в 1810 г., а медико- хирургическое учреждение в 1795 г. Далее, после наполеоновских разгромов ряд университетов в мелких германских странах был закрыт; затем стали основываться крупные университеты, но все это возникло после Московского университета. Но отвечал ли он своему назначению? Если припомнить, что в Германии только в 1748 г. была основана первая государственная хирургическая клиника, в Австрии только в 1785 г. Медико-хирургическая академия, а в Англии только в 1800 г. произошло отделение цирюльников от настоящих хирургов, то станет понятной и позиция, и состояние нашей хирургии.

Что касается теоретических концепций, полагаемых в основу практической медицины и хирургии, так в отношении хирургии в основу обучения во всех европейских странах было положено изучение анатомии. Но оно было очень затруднено вследствие недостатка в человеческих трупах. Часто довольствовались восковыми фантомами и атласами топографического характера.

Мы в истории медицины встречаем указание на обилие атласов. Так, например, Лодер имел прекрасные атласы; также хорошие атласы дал Овер за те немногие годы, когда он работал как хирург.

Было ли знакомство с западной литературой? Несомненно. Мудров знал теории Броуна и Бруссо, но хирургии, по-видимому, их не знали, равно как не видно и знакомства с работами Биша- человека с великими предчувствиями солидарной и гуморальной патологии. Правда, он отдал дань своему веку; борясь, по существу, со спекулятивными методами в медицине, он сам все-таки не освободился от ее власти.

По-видимому, однако, было нелегко добывать литературу: университетское начальство не было в этом отношении щедрым. Анатомический атлас проф. Лодера купил для библиотеки Московского университета в 1818 г. Александр I, а библиотеку купил купец Грачев, который впоследствии подарил ее Московскому университету. Этот Грачев был в своем роде родоначальником купцов-меценатов, представителей богатеющей буржуазии.

Этот объективно неблестящий период чрезвычайно низко расценен Пироговым, ниже, пожалуй, чем он заслуживает. Пирогов писал, что Мудров не был закоренелым противником немцев, как Е. О. Мухин, был большим почитателем Лодера и вместе с ним и некоторыми другими профессорами придерживался вероятно только для вида, а может быть, и в силу своего происхождения из духовных господствовавшего в то время (при министерстве Голицына) мистицизма.

И в клинике у Мудрова, и в анатомическом театре у Лодера мы читали на стенах надписи и видели распятия. В клинике при входе был вделан в стену крест с надписью: «Рег crucem ad lucem». Несколько далее начертана была на другой стене надпись: Medica, cura te ipsum («Врачу, исцелися сам»). На стене и в окнах анатомического театра красовалось огромными буквами: «Gnothi seauton» («Познай самого себя»). В анатомической аудитории, расположенной полукружным амфитеатром, вверху, у самого потолка, вдоль всей стены надпись огромными золотыми буквами гласила: «Руце Твоя создаста мя и сотвориста мя, вразуми мя, и научуся заповедем Твоим».

Не надо забывать, что все это было во времена оны, когда хоронились на кладбищах с отпеванием анатомические музеи (в Казани, во времена Магницкого) и когда был поднят в министерстве народного просвещения или в министерстве внутренних дел вопрос, нельзя ли обходиться при чтении анатомических лекций без трупов, и когда в некоторых университетах (в Казани) действительно читали миологию на платках. Далее, Пирогов пишет: «Профессор анатомии привяжет один конец платка к acromion и спинке лопатки, а другой к плечевой кости и уверяет свою аудиторию, что это хирургия, предмет, которым я почти вовсе не занимался в Москве, наукою неприглядною и вовсе непонятною.

Об упражнениях в операциях над трупами не было и помину, из операций над живыми мне случалось видеть только несколько раз литотомию у детей и только однажды видел ампутированную голень. Перед лекарским экзаменом нужно было описать на словах или на бумаге какую-нибудь операцию на латинском языке, и только Фед. Андр. Гильдебрандт, искусный и опытный практик, особливо литотомист, умный остряк, как профессор был из рук вон плох. Он так сильно гнусил, что, стоя в двух-трех шагах от него на лекции, я не мог понимать ни слова тем более, что он читал и говорил всегда по-латыни. Вероятно, профессор Гильдебрандт страдал хроническим насморком и курил постоянно сигару. Это был единственный индивидуум в Москве, которому разрешено было курить на улицах. Лекции его и его адъюнкта Альфонского состояли в перефразировании изданного Гильдебрандтом краткого, и краткого до nes plus ultra, учебника хирургии на латинском языке».

Медицинский факультет, по описанию Пирогова, представлял собой смесь, за небольшим исключением, научной наивности, обскурантизма и какой-то пародии на высшую школу. Хочется как-то понять слова Пирогова по-иному.

Жестокая критика Н.И. Пирогова, доходящая до сарказма, произнесенная в старости, может быть понимаема и так: это ретроспективное сожаление о даром и непроизводительно потерянном времени в молодости.

 Критикует он также и Мойера, и тогдашнюю германскую науку. Эта критика Пироговым Мойера в понимании одного профессора, заядлого русификатора, прозвучала прямо брутально; говоря о дерптских годах Пирогова он выразился так: «Когда здесь обучался Н.И. Пирогов, или вернее сам себя обучал…».  Все-таки это не так: Пирогов многому мог поучиться у Мойера и действительно научился. Прежде всего он научился любить науку, он научился делать эксперименты; старая атмосфера научной дерптской жизни была благоприятной средой для развития богато одаренной личности Пирогова. Может быть, и в результате игривой фантазии в дерптской насыщенной наукой атмосфере однажды у Пирогова вырвалось предположение: хорошо было бы пересадить сустав от трупа при резекции больных суставов. Пусть будет это игривая фантазия, но в ней чувствуется научная подпочва, и впоследствии, через 50-60 лет, Лексер фантазию эту превратил в действительность.

Конец 30-х годов для московской хирургии, а вернее, и для русской, ознаменовался интересным явлением, а именно: была принята за систему для подготовки кадров для кадров систематическая посылка молодых людей за границу с определенной программой сначала несколько лет работы в немецком университете на русской территории, в Дерпте, затем отправка после отбора в германские университетские центры.

На протяжении всего ХІХ столетия почти все русские профессора проходят этот путь иностранные гении и таланты в Россию больше не импортируются, а русские, путешествуя за границу, осваивают достижения и методику. Миссия, возлагаемая на этих посланцев, дает нам возможность применить к преемственной среде московских хирургов, несмотря на деятельность их в различные периоды, некоторые общие требования, поскольку эти люди занимали, хотя бы и официально, ведущие посты.

Людей вообще можно разделить по темпераментам на натуры, обогащенные элементами жития, и на людей с наличием элементов бытия. Первые - созидающие и усваивающие. Вторые пассивные, созерцающие. В общей житейской буднично-обывательской обстановке эти последние иногда деятельны, но часто просто мелко суетливы.

В отношении первых поясним приведенные выражения: натуры усваивающие воспринимают высоты культуры, знаний, искусства, передовых общественных течений, и это уже заслуга; а если они проникаются стремлением к служению своей родине, что характерно для нашей социалистической родины, как это глубоко сформулировал товарищ Сталин, то значимость их еще более повышается.

Натуры созидающие — это обладатели высокого блага жизни и благородной миссии ученого. «Ученый должен стремиться разрабатывать свою науку дальше, он не должен отдыхать в смысле успокоения и квиэтизма, он не должен считать, что исполнил свою обязанность, до тех пор, пока он не разработал ее дальше. Пока он живет, он может или мог бы двинуть ее дальше; застигнет его смерть - ну, тогда он освобождается от своих обязанностей и его серьезное желание зачитывается как исполнение» (Фихте).

Не абстрактна ли такая формулировка? Нет, поскольку она приложима ко всякого рода деятелю, она жизненна.

Не слишком большие масштабы прилагаются к представителям сугубо практической дисциплины медицинских наук? К счастью нашей науки и гордости за наших предшественников, можно с полным правом сказать, что многие из представителей московской хирургии конца XIX и начала ХХ столетий являлись деятелями исключительных качеств и достоинств.

Принятие этой схемы освобождает нас от писания хроники, годной для протоколирования, с перечислением фамилий  руководителей , кафедр, их ассистентов, подробного перечня работ первых и последних, а равных и от подражания литературным произведениям , одно время очень культивировавшийся в Военно-медицинской академии-это писание истории кафедр. Мы остановимся главным образом на деятелях культурного творчества.

Здесь придется неизбежно столкнуться с большим затруднением - определить значение личностей на том или другом отрезке времени влияние на эти личности различных эпох.

Мы не можем не нарушить некоторую хронологическую последовательность при оценке лиц, и это необходимо, по проблемам. Каковы же были эти проблемы в XIX веке?

Это: 1. Наркоз для первой половины, или, вернее, середины XIX века.

2. Антисептика для третьей четверти ХІХ века, если считать следующие даты:  предложение венского врача Заммельвейса  в 1847 г. мыть руки и инструменты раствором негашенной извести перед исследованием рожениц в качестве средства борьбы с пуэрперальным сепсисом; практика тщательной дезинфекции рук перед акушерским исследованием Симпсона, учителя Листера, в 1850-1860 гг.; утверждение Альфонса Гергена (Франция) о живых возбудителях нагноения до опубликования в начале 60-х годов открытий Пастера; статьи Листера в 1867 г. завершение к концу 80-х годов системы антисептики Листера и его школой в Англии, Лука Шампиньером во Франции, Фолькманом в Германии, Рейером в России.

3. Асептика на основании исследований Пастера и Бергмана.

4. Разработка анатомической базы и пришедшей ей на смену биологической базы, на которых должна была строиться практическая медицина.

 5. Развитие техники и широкий диапазон хирургических вмешательств, особенно для трех последних десятилетий и начала ХХ века: это развитие полостной хирургии.

6. Наконец, самая главная задача: возведение всей медицинской науки из стадии процесса констатации и накопления фактов в стадию развития функции науки разъясняющей.

В связи с этими задачами, которые выплывали почти последовательной чередой исторической преемственности, стояла, как мы уже упоминали, система посылки молодых людей за границу. Мы имеем для анализа яркий пример: Иноземцев, Пирогов и их товарищи, числом 10. Вернувшись, они должны были внедрить методы и ознакомить отечественную медицинскую общественность с сложившимися на Западе концепциями.

Если бы я писал полную историю культуры медицинских дисциплин, то я выделил бы отдельную главу как большой эпизод, возвышающийся до степени факта исторического значения, под названием: Пирогов Иноземцев и 10 их заграничных современников.

Два антипода - Пирогов и Иноземцев. Первый обучается и ищет метода и на всю жизнь получил властную в этом отношении направленность. Пирогов работал, как работают классические умы: закон достаточного обоснования — вот лейтмотив научной работы.

Н. И. Пирогов был для своего времени авторитетным патологоанатомом; анатомия и патологическая анатомия были основой и точкой отправления для него в практической работе. Пирогов имел тяготение к школе Иоганна Миллера. Миллер был глава прогрессивной германской науки; в основу изучения медицины им были положены морфология физиология, биохимия. Из его школы вышел ряд ученых, составивших блестящую галерею ученых мирового значения, как Дюбуа- Раймон, Вирхов, Вальдейер, Либих и, если угодно, также и Пирогов. 

Иноземцев- это типичный романтик и в своих теоретических концепциях, и в педагогической работе, и в практической деятельности: собственное увлечение за собой окружающих, шумливая если хотите, для своего времени литературная продуктивность, исполненная темперамента, разнообразная практическая работа, фиксация на своей личности внимания широких кругов общества. Он увлекал студентов и был их кумиром. Вот, что пишет доктор Белоголовый, однокурсник С.П. Боткина:

«Самым даровитым и наиболее популярным профессором был бесспорно Ф.И. Иноземцев и вполне заслуженно пользовался этой популярностью. Несмотря на то, что ему тогда уже было 50 лет и здоровье его было значительно надорвано, он очень строго относился к своим обязанностям и имея в Москве огромную частную практику, никогда из-за нее не пропускал своих клинических лекций и вносил в них столько пылкого и молодого увлечения и любви к науке, что невольно сообщал их и своим слушателям. Все в нем, начиная с его наружности (он сильный брюнет с черными выразительными глазами) и кончая его сангвинической страстностью и юной подвижностью, делало казалось из него скорее представителя какой-нибудь южной расы, чем северянина. Горячность его иногда доходила до того, что вспылив у постели больного на недогадливого студента-куратора, он топал ногами, кричал на него, осыпая эпитетами  «ротозея», «вороны», или фразами вроде» «Высмотрите книгу, а видите фигу» и т.п. Но никто не думал на него обижаться ха эти вспышки, потому что студенты знали добродушие профессора и знали, что они происходили в нем вследствие необыкновенной живости его темперамента, без всякого намерения оскорбить их и что, напротив Иноземцев любит молодёжь горячо , с чисто родительской нежностью и каждому из обращавшихся к нему всегда готов помочь искренним и любовным советом.  Он много помогал только что окончившим курс врачам, что охотно давал им позволение посещать свои домашние приемы, доставляя им частичную практику , так что вокруг него группировался целый штаб врачей, известный в Москве под названием «иноземцевских молодцов» Своеобразной оригинальностью отличались его взгляды на свойства болезней (genius morborum); до того он был воспалительный и требовал для борьбы с ним постоянных кровопусканий и прохлаждающего метода, но затем, по личным наблюдениям профессора, этот характер стал постепенно изменяться и заменился преобладанием явлений раздражения узловатой системы симпатического нерва, выражавшимся большею частью катарром желудка; сообразно с этим коренным образом изменились и показания в лечении, и вместо кровопусканий, селитры, соленых слабительных и т.п. стали употребляться иные лекарства для устранения такого преобладающего нервного раздражения. Этими действительными средствами Иноземцев признавал преимущественно два: микстуру из нашатыря, лакрицы  рвотного камня и капли из миндерфова спирта (уксуснокислый аммоний) с лавровишневой водой; первую микстуру он особенно считал целебной, и редкий хирургический больной мог избежать ее; даже поступавшие в клиники с травматическими повреждениями и подлежавшие немедленной операции должны были дня 2-3 предварительно принимать ее, чтобы как говорил Иноземцев, предотвратить в послеоперационном периоде могущее явиться осложнение со стороны раздражения узловой нервной системы. Микстура эта имела такое широкое применение в клинике, что изготовлялась тут же чуть не ведрами, и каждая клиническая сиделка хорошо знала «саламанку» (solammoniacum).

Не только теперь, почти полвека спустя, такой взгляд на характер болезней представляется чересчур странным и эксцентричным, но и в то время теория Иноземцева производила впечатление совсем  произвольной и искусственной даже на студентов; они над ней подтрунивали между собой и только удивлялись эквилибристической ловкости профессора, когда он при разборе  всякого нового больного неизбежно взбирался на своего конька и весьма логическими приемами старался подвести и этого больного под свою излюбленную схему болезни.

И как ни казались странными и неубедительными взгляды Иноземцева, как ни односторонне его лечение, слушатели всегда валили толпой на его лекции и считали себя многим его обязанными; их привлекало к нему его талантливое изложение, живое отношение к науке, стремление к точному разбору клинических больных, вырабатывавшее в слушателях необходимую наблюдательность, и  наконец, искреннее и гуманное отношение к больным. Говоря об односторонности клинического лечения Иноземцева, следует указать на его крупные заслуги и в терапии, указывающие на его тонкую наблюдательность и разумную пропаганду новых методов; так, ему много обязаны своей известностью и распространением водолечение и молочное лечение , и если в отношении первого он является только горячим и умным последователем Приснитца, то в лечении молоком он был, если не ошибаюсь, самым первым и совсем самостоятельным начинателем. Кроме своих клинических лекций, он читал 4-му курсу еще оперативную хирургию, и здесь мы находим в нем того же талантливого и чрезвычайно полезного преподавателя , тем более что самая сущность предмета заставляла его быть более объективным и не увлекала его в гипотетические рассуждения.

Как это уже видно из приведенных строк, в теоретической мысли Иноземцева нет строгого метода. Синтез его теоретической мысли излагается им в монографии «Лечение молоком».

Даже и для студентов концепции, положенные в основу этой книги, казались неубедительными, а ведь это написано после опубликования Вирховым своих работ в 40-х годах и его декларативных выступлений в 1845 и в 1846 гг. В 1845 г. в яркой речи Вирхов подверг уничтожающей критике господство в его время умозрительных настроений и дал объяснение болезненных явлений в естественно-историческом освещении. В 1846 г. он представил ряд доказательств в пользу высказанной им для того времени знаменитой концепции, что сущность болезненного процесса составляет исключительно патологические изменения клеточных элементов. Отвергая умозрительные рассуждения Рокитанского и настаивая на исключительном значении клеточных изменений, Вирхов по аберрации отвергал или игнорировал какое бы то ни было значение гуморальных факторов.

Нельзя обойти молчанием интересного заявления Иноземцева в его книге «Основания патологии и терапии нервного тока». В ней он уже показывает себя хорошо знакомым с учением Вирхова и, критикуя как Рокитанского, так и Вихрова, говорит:

«Здоровая жизнь на каждом месте в организме обусловливается следующими четырьмя правилами, т.е. физиологически действующими условиями: 1) здоровым или нормальным строением места или органа; 2) правильным действием, т.е. здоровым влиянием нервной цереброспинальной системы, которая как проводник стимулов к первому (клетка) условию заведывает, кроме того, органической чувствительностью и движением 3) нормальная жизнь обусловливается здоровым сосудистым снарядом, который как представитель живого материала в организме стимулируется вторым условием, или цереброспинальным нервом, и возбужденный таким образом доставляет для здоровой жизненной операции живой материал, из которого в организме все строится, и, наконец, 4) очень важное органическое условие здоровой жизни есть условие трофическое влияния нервной системы. Нервы используют свою трофическую функцию тем, что два первых условия здоровой жизни, т. е. возбужденный живой материал (кровь) и ячейку структуры каждого места, - содержат в границах органического правильного питания».

И здесь мысли оригинальные и опять-таки без достаточного обоснования. Прошли десятки лет, и только в руках наших современников эти мысли оживились и предстали в их работах, вооруженные доказательствами.

Но у Иноземцева есть перед русской хирургией большая заслуга — это введение в клинику наркоза. Бесполезно доказывать, кто первый применил в Москве эфирный или хлороформный наркоз не в этом дело, а в том, кто глубже понял наркоз, кто его осмыслил и ввел в практику.

В делах Московского университета имеется интересный и солидный материал по этому вопросу.

Много труда было вложено московскими хирургами Иноземцевым и Полем в изучение техники наркоза, его влияния на организм, в изучение применения различных приборов. Ряд этих вопросов выполнялся Иноземцевым с исключительной настойчивостью и методичностью.

За вычетом увлечений в области теории, лишенной даже гносеологической ценности научной фантазии или рабочей гипотезы, Иноземцева нужно ценить как ученого с попыткой руководить и оформлять хирургическую мысль и воспитывать врачебную среду. Он первый начал издавать газету и обосновал этот почин, как попытку создать освещение вопросов и объединить хирургических работников. Он был одним из учредителей и первым председателем Общества русских врачей в Москве. В своей газете «Московская медицинская газета» в статьях он проводил мысль о необходимости съездов в Москве. Попыткой дать руководящие установки для врачей своего времени явилось его слово, посвященное памяти Лодера. В заслугу Лодера он ставит его сдержанное отношение к оперативным вмешательствам, в чем упрекали и его самого.

Иноземцев с особой подчеркнутостью цитирует следующие слова Лодера: «Не в инструментах я полагаю преимущество хирурга, не даже в ловкости при производстве операций, по моему убеждению, состоит его истинное достоинство, ибо для этого потребны только руки, смелость и упражнение. Я даже знаю такого врача, который счастливо произвел некоторые операции и никогда не имел и не искал никакого случая ни видеть, как оперирует хороший хирург, ниже самому упражняться на трупах; который даже осмелился при мне утверждать, будто нужно иметь только решительность начать производить операции прямо на живых людях и через то приобрести навык и известность. По моему мнению, истинное и настоящее достоинство хирурга должно полагать в знании этой части хирургии, которая называется врачебною и научает во многих случаях избегать операций. Никогда я не был так рад, как в тех случаях, когда я мог сохранить член, назначенный к отнятию».

Что же это такое? Идеология непотизма в хирургии- нелогичный призыв со стороны хирурга-профессора?

Чтобы понять это, нужно вспомнить, что и знаменитый Лангенбек, по свидетельству Пирогова, тоже был очень консервативен. Этот консерватизм характеризует названных лиц не с точки зрения хирургической активности, а с точки зрения хирургического анализа: с одной стороны, трудность диагностики при отсутствии лабораторных и механических вспомогательных средств. С другой стороны, операции без наркоза — это было дело мужества и изощренной техники, если припомнить также и устрашающий процент смертности от них на почве беспощадной инфекции.

Перед членами московской хирургической корпорации 60-70-80-х годов, занимавших ведущие позиции, встала другая проблема- антисептик хирургии в смысле понимания ее биологических основ, освоение методики и методического проведения в практику. Уже Пирогов дошел до признания живой материи как возбудителя; недоставало ему только сказать слово- миазмы, микробы. О них сказал Пастер, а борьбу с ними и организацию ее провел Листер.

Мы привели выше мнения ряда авторов, подходивших практически и теоретически к этой проблеме. Но все их призывы не находили своего жизненного, практического эха, и действительно, только Листеру удалось сдвинуть дело с мертвой точки.

С 1867 г. в английском журнале печатается ряд статей Листера, с описанием его метода. Метод быстро завоевал признания и вытеснил ряд мероприятий по лечению ран: метод интубации (дренажирование), методу подкожного лечения, метод постоянной аспирации Мезонева, акклюзионные повязки Гверена, Вернуэля, наконец, метод открытого лечения ран, ирригация и постоянные ванны (Нелатон, Мальген), теплые ванны Лангенбека.

Наряду с этим богатый арсенал медикаментозных антисептических средств с рядом химических препаратов- растворов, порошков, мазей, импрегнатов и т.д.

Успехи авторов – изобретателей, неудачи скептиков, разочарование аналитиков -смена концепции от признания к полному отрицанию, - такова почти калейдоскопическая изменчивость хирургической мысли этого периода в исканиях средств и путей лечения ран.

Просвет наступил благодаря гениальным открытиям Пастера, и методики Листера. Германские хирурги за немного исключениями, приветствуют их и вводят в практику. Завершается это работами Фолькмана. В русском хирургическом мире наиболее активное участие принимают петербургские хирурги: из военно- медицинской академии был командирован в Лондон профессор военно-медицинской академии Пелехин и самостоятельно съездил профессор Рейрер- ученик Бергмана. Московская хирургия в этом отношении оказалась в тени, ни Басов ни Новацкий, занимавшие ведущие кафедры не сравнялись со своими петербургскими современниками, хотя московские хирурги уже в первые годы опубликования работ Листера знали о них и дебатировали вопросы лечения ран и все-таки оставались на старых позициях (открытое лечение ран – доклад Костылева 4.XII 1873). В книге Ватсон Чейна работы по антисептической хирургии выставляются на первый план. Какой резкой критике подвергают деятельность Басова и Новацкого их ученики, Вельяминов и Снегирев!

Вот что пишет профессор Вельяминов:

«Кончил я курс в Московском университете в фервле 1877 г. Моими учителями были В.И. Басов и И.Н Новацкий; десмургию нам читал Н.В, Воронцовский; все они,  по-видимому, о Лестере и его учении тогда еще ничего не знали, по крайней мере, они нам ничего об этом не говорили.

Что мы видели в клинике Басова? – изумительную технику, такую какой теперь, пожалуй, не увидеть и ….пиемию, септикомию, рожу, иногда и дефтерит ран, одному из разновидностей «госпитального антонового огня»;  в клинике Новацкого в Ново-Екатерининской больнице- только гнило гноекровие, рожу, госпитальную гангрену, иногда столбняк. Басов оперировал в форменном вицмундире, наиболее старом, конечно едва засучив рукава и несколько завешиваясь небольшим фартучком, чтобы не забрызгать манишки; ему помогали два ассистента и два фельдшера, только что окончившие обход и перевязки; ассистенты что- то надевали поверх сюртуков, фельдшера же оставались в засаленных пиджаках; один из фельдшеров, стоя на коленях с подносом в руках, подавал инструменты, другой лигатуры из красного шелка, которые он вынимал из-за отворота своего пропитанного чем угодно пиджака: иглы с тем же красным шелком красовались тут же на столике, воткнутые в сальную свечку, которая служила для смазывания их и шелка, чтобы иглы и шелк легче скользили через ткани. Из операций мы видели пункции с впрыскиванием йода, пластические операции на лице, которые Басов производил мастерски, удаление феноменальных по своей величине опухолей челюстей, шеи, слюнных желез, ампутации и много боковых камнесечений, производившихся Басовым в 1 ½ минуты. Жгута Эсмарха и в помине не было, а хлороформом больных баловали не всегда, и раздирающие душу стоны нередко зловеще стояли в воздухе аудитории. Мы дивились технике нашего учителя, но, увы, результатов ее видели немного - глубокие нагноения, пиемия и септицемия губили больных немилосердно. Как теперь помню молодого, дюжего, здорового подмосковного крестьянина, пришедшего в клинику для удаления безобразившей его липомы величиной с голубиное яйцо и расположенной на лбу между бровями; операция была сделана и зашитая рана артистически перевязана «гранурованными компрессиками» из старой ветоши; каково было мое удивление, когда, придя на другой день в палату, я увидел этого больного в бреду и без сознания; на 3-й или 4-й день больной погиб; это была septicémie foudroynte, вероятно, осложненная септическим менингитом, а В. И. Басов прочитал нам по этому случаю красноречивую лекцию об опасностях операций на голове. Вижу, как теперь, на обходах палат эти зияющие раны «in stadis detersionis», покрытые серым налетом, из которых торчит пучок красных лигатур, ежедневно подергиваемых ординатором, чтобы убедиться, не «отходят ли они; вижу, как теперь, эти блюдечки с сомнительным «деревянным» маслом, в котором смачиваются кружки корпии и турунды, эти подносики с разложенными на них компрессиками и лонгетами из «старого» белья, эти цинковые клистирные трубки, из которых сильной струей настоя ромашки «прошпринцовывают» раны и затеки; вижу испуганные лица больных с горящими от «травматической» лихорадки глазами, с ужасом смотрящих на ординатора, вошедшего для обхода; вижу, как ординатор, точно какой-то мучитель, подходит к больному с зондом и «онкотомом» в руках; слышу эти раздирающие душу крики, когда, заметив затек, он начинает обследовать зондом «направление хода» и тут же между грязными простынями делает разрез и радуется, что течет pus bonum seu laudabile. Кончили перевязку на одной кровати, переходят к другой, и здесь то же: зонд, крики, гной, зловоние... Вспоминается это как какой-то кошмар, не верится, что сам это все видел, удивляешься, что были же тогда и выздоравливания. Да, выздоравливания, иначе не было бы Пироговых, Лангенбеков, Бильротов и многих других. Почему-то лучше протекали операции на лице и челюстях, о чем можно, например, убедиться по атласу Караваева, про которого рассказывали, что, уступив, наконец, моде, он завел ручной spray и, когда ассистент, зазевавшись, прекращал распыление, кричал ему, шутя: «Ну-ка, не ленись, попужай зверье-то!» Сравнительно недурно протекали у Басова литотомии, хотя зловония в палатах, где лежали эти больные, и возни с нагноениями, мочевыми затеками, рожей, дифтеритом ран и здесь было немало.

А в бедной Ново-Екатерининской больнице, в «госпитальной» клинике Новацкого там почти не оперировали, вскрывали затеки и гнойники, ампутировали, делали литотрипсии, вероятно потому, что не стоило оперировать, все равно от пиемии и септикемии не спасти; там воздух в палатах был такой, что свежему человеку дурно делалось; там было настоящее царство смерти, только и видишь, бывало, как выносят покойников.

Полагаю, что так мрачно было не во всех клиниках и больницах, были же и тогда замечательные хирургии, в клиники которых стекались больные с разных сторон, но и там смертность  от болезней ран была удручающая; были и у нас клиники Богдановского, Караева, Груббе, которые гремели на всю Россию, но и там процент смерти приблизительно равнялся теперешнему нашему проценту выздоровления. Я рассказываю только то, что видел сам. Припоминаю, однако, что и в Западной Европе местами были странные, по нашим теперешним понятиям, порядки в госпиталях. Будучи в 1879 г. проездом в Париже, я случайно познакомился с Benjamin Anger, прекрасный атлас которого по учению о вывихах я отлично знал, и просил его показать его отделение в одном из больших городских госпиталей. На другое утро мы встретились в передней госпиталя. Каково было мое удивление, когда Anger попросил меня не беспокоиться и не снимать пальто, и сам, как был на улице, в шляпе, с палкой в руках вошел со мной в палату; так он начал и кончил свой обход. Мы шли по отделению, как были на улице, интерны, студенты, монахини открывали раны, показывали больных, учитель смотрел, давал советы, делал замечания, ободрял больных… вид ран, перевязки и вся обстановка мало чем отличалась от того, чтобы мы видели в московских клиниках; менее чем в час этот хирургический обход был окончен, и мы вышли на улицу…».

Вот, что пишет профессор Снегирев:

«Ни в университете, ни в городских больницах не существовало от делений для больных с женскими болезнями: больные женщины помещались в терапевтическом, другие в хирургическом отделениях. Если требовалось, оперативное вмешательство, например, удаление полипа, то созывался консилиум из акушеров и хирургов; акушер ставил диагностику, а хирург оказывал пособие. В 70-м году, будучи на 5-м курсе, я увидел в Москве первую овариотомию в Ново-Екатерининской больнице, произведенную покойным проф. И. Н. Новацким. Это была огромная cystoma colloides с повсеместными париетальными приращениями. Больная была доставлена в операционную комнату и окружена всеми выдающимися профессорами и хирургами, собравшимися видеть и помогать первому случаю. Инструменты лежали на лотке, губки в теплой воде в медном тазу: иглы, с продетым заранее шелком, помещались частию для запаса в проткнутой бумаге, а другие, предназначенные частию для немедленного употребления, воткнуты были в сальную свечку. Оператор стоял между ног больной; сделал послойный разрез по белой линии, причем каждый из присутствующих, стоя в вицмундире или сюртуке, брал из таза губку и стирал кровь с разреза; брюшина не была найдена, так она плотно приросла к стенкам кисты, и потому, несмотря на тщательную послойность, стенки cystom'ы были вскрыты и оттуда показалась темная студенистая масса, почти не вытекающая. Разрез был увеличен, проведен выше пупка, но и тут ждало такое же разочарование; вскрывались полости, из которых очень, мало вытекало, и каждому из присутствующих, конечно, предлагалось высказывать свое мнение, входить рукой в полость живота. Операция продолжалась очень долго; я не могу даже вспомнить, удалось ли извлечь cystom'y, перевязать ножку, очистить брюшную полость, потому что все были утомлены, растеряны и у всех было одно желание только как -нибудь развязаться бы с этим случаем. К концу 3 часов операция была закончена; больная оставлена в операционной комнате и в тот же день через несколько часов скончалась. Это было тяжелое впечатление, запавшее в юный ум молодых зрителей. Казалось, что такие случаи не должны быть оперируемы и что до операции они даже недосягаемы».

Так изображены московские хирурги на ответственных постах. Но ведь людей надо оценивать по современным условиям их работы. Это люди переходного времени они заплатили дань своему времени. А какую борьбу выдержал в эти же годы Зиммельвейс и как упорно сопротивлялись его современники венские врачи и германские гинекологи! А ведь в то же время эти люди писали работы о первичном заживлении и старались понять его. И среди них были одаренные люди, с глубоким анализом, например, Синицын с его диссертацией о значении операции на симпатическом нерве в смысле влияния на глаз; а его оперативные кастрации при гипертрофии простаты! На сколько лет они опередили современников!

В эти же годы и заграничные хирурги далеко не все владели, как пишет и Вельяминов, методом Листера и часто не понимали широты объема листеризма как метода с рядом приемов. Интересны в этом отношении следующие факты: Зиммельвейс читал доклад об антисептике в Парижской академии наук, и никто не признал его.

Вот что пишет Дельбе об одном видном парижском хирурге, современнике Пастера и Листера:

«Я видел хирурга, который поднял с пыльного пола упавший с операционного стола инструмент, чтобы продолжать операцию. Когда я настаивал, чтобы он отложил его в сторону, он мне ответил - Зачем? Я его сполоснул в антисептике». Много таких непоследовательных «последователей» листеровского метода было в Европе и у нас.

Для иллюстрации может служить и такой факт. В 1879 г., когда учение Листера и его метод можно было считать уже разработанными, с кафедры Академии наук в Париже виднейший гинеколог Парижа Гервие кончает свой доклад следующими словами: «Я боюсь умереть раньше, чем увижу вибрион, вызывающий родильную горячку». Эти слова принадлежат главному врачу родильного дома. После этого мало оснований удивляться чудачествам в приемах антисептики, не говоря уже об асептике со стороны упомянутого выше профессора Синицына, который приказывал сиделке грязным полотенцем отгонять от раны микробов. Форма брутальная, а мысль одинакова с приведенными примерами.

Оправданием Новацкого, Басова перед культурой хирургии является высокая техника у обоих.

Техника их, особенно Басова, была поистине изумительна, а это имело и тогда, и теперь в хирургии большое значение. Пожалуй, нужно признать справедливыми слова Дельбе, когда он в юбилейном выступлении по поводу 100-летия со дня рождения Пастера говорит: «Работы Пастера перестроили хирургию, но не они создали ее».

Жаль, что Новацкий и Басов не оказались выше своих современников, жаль также, что оба они не создали школ. Из учеников Новацкого самым видным и оказавшим большое влияние на русскую хирургию был профессор А. А. Бобров, о чем будет речь дальше.

Нельзя обойти молчанием светлую мысль Басова о создании желудочной фистулы. Маленькая работа, и, если бы из нее были сделаны, логически напрашивавшиеся выводы, она одна искупила бы упрек, брошенный историей Басову. Ведь это предтеча методики Гейденгайна и И. П. Павлова, большая оригинальная мысль, хорошо разработанная методика и показательный экспериментальный материал.

За теневым периодом московской академической хирургии наступил период исключительного подъема. Появляются такие хирурги, как Склифасовский, Дьяконов, Бобров, и позволяю себе к ним присоединить и Н. А. Вельяминова, который вышел из стен Московского медицинского факультета, раскритиковал своих учителей и тем взял на себя моральную обязанность содействовать научной русской хирургии.

В деятельности этих лиц – научной, педагогической, технической, организационной и общественной – много общего, но есть и специфически, отличительные для каждого черты.  Эти лица по праву должны быть названы основоположниками, в истинном смысле этого слова, научной хирургии. Трезвые умы, строгий анализ, талантливый синтез, глубокая и обширная эрудиция, широкая научная инициатива, прекрасная техника, педагогический талант и почти у всех ярко выраженный общественный темперамент. Они были создателями школ и организаторами мысли хирургической общественности.

Они выполнили долг ученых, и к ним приложима та мерка требований, которая дает право относить их к создателям русской науки.

Склифасовский- центральная фигура из этих четырех в отношении возраста, многогранной одаренности, большого опыта как в хирургии мирного, так и военного характера, мастерства лапаротомийной техники, сближающей его с А. А. Бобровым. Он, Вельяминов и Бобров осмыслили, поняли биологическую сущность антисептики и систематически ее проводили в клиниках, причем Вельяминов, хотя и оторвавшийся от Московского университета, в дальнейшей своей деятельности поддерживал живую связь с Дьяконовым и Склифасовским; поэтому можно москвичам почитать его заслуги в разработке антисептики.  Еще во время первой мировой войны он написал большую работу о значении антисептики и правильно называл этот метод листеровским. Склифасовский и Бобров в своих клиниках перешли от антисептики к асептике. И Бобров, и его школа овладели ею в совершенстве. Асептика дала ключ к полостной хирургии - Бильрот в 1881 г. впервые осуществил резекцию желудка. Ученики Бильрота (Микулич, Кадер) развили полостную хирургию, и в дальнейшем, особенно после работ клиники Бергмана, обобщающей главным образом работы Шиммельбуша, асептика завоевала главенствующее место. Дьяконов с жаром берется за новое течение в смысле внедрения в клинику асептики и издает две работы по этому вопросу в 1895 и в 1900 гг., 3 года спустя после опубликования работ берлинской клиники Бергмана. Он и его школа дали по этому вопросу много интересных работ и таким образом искупили неудачи Басова и Новацкого.

Второй момент, определяющий значение руководителей московских школ, это полостные операции.

По времени, по искусству выполнения в начальном периоде развития полостной хирургии первое место опять-таки принадлежит Склифасовскому именно по его отчету об овариотомиях, а затем профессору А. А. Боброву. А. А. Бобров был систематический мыслитель, его место граневое: от морфологии с его прекрасной морфологической подготовкой он переходит к биологическим концепциям к вопросам бактериологии, к вопросам физиологии. Таковы его работы по топографической анатомии и оперативной хирургии и работы его учеников по лечению заболеваний печени, почек, туберкулезу. Но одной из ярких иллюстраций одаренности Боброва нужно признать его понимание задач лечения хирургического туберкулеза. В книге Геберлина, посвященной вопросу лечения детей с формами так называемого хирургического туберкулеза, подчеркнута передовая роль Вельяминова и Боброва в деле организации приморских санаториев не только в России, но и в Европе. Глуби мысли Боброва, логическая строгость, исчерпывающая точная документация – отличительные его работ. Это, конечно, привлекало молодых врачей. И если Склифасовский, Дьяконов Бобров создали каждый свою школу, то школа профессора Боброва была прямо-таки блестящей, могучей. Вот именно этой школы: С.П. Федоров, О.А. Рейн, А.В. Мартынов, Лежнев, Гагман и ряд других. Замечательно, что многие московские профессора-клиницисты прошли через кафедру топографической анатомии и оперативной хирургии. В данном случае приводятся имена хирургов, создавших русскую хирургию, расширявших ее границы, осваивающих передовые идеи западной науки. 

Школа Боброва разработала и поставила на высокую ступень полостную хирургию и в ней началась кристализация специальных хирургических уклонов: С.П, Федоров изучал болезни печени и урологию, А.В. Мартынов главным образом заболевания полости живота и базедову болезнь. Их влияние на окружающих было уже в то время велико, и уже тогда намечались профили их профили их собственных школ.

Склифасовский, Дьяконов, Бобров были отличными преподавателями и учителями своих сотрудников, которым они давали хорошую подготовку и моральные принципиальные устои в отношении больных, врачебной общественности и общества вообще. Вот что пишет по этому поводу С. П. Федоров в своей брошюре «Хирургия на распутье»: «Мои московские учителя учили меня, каким должен быть врач, какой бы специальности он ни был, и я продолжаю учить тому же. Это учение исчерпывается почти полностью изречениями Гиппократа: «При лечении болезней надо всегда иметь в виду принести пользу или, по крайней мере, не повредить». А от себя он заявляет: «Я прошу молодых врачей, чтобы они усердно работали вместе с нами, были бы более вдумчивыми и менее самонадеянными. Для меня гораздо более ценен сейчас врач мыслящий, чем доверяющий или отрицающий».

Склифасовский, Дьяконов, Бобров имели аудитории большого радиуса, они входили в контакт со всей хирургической общественностью, формировали ее мысль, воспитывали своих современников в отношении методики, коррегировали. Был установлен контакт с больничными врачами, которые в свою очередь были большей частью учениками московских профессоров. Иногда эти отношения носили характер мирного содружества, иногда переходили в соревнование профессора работали в больницах консультантами, как, например, Бобров в Басманной больнице. В числе известных московских врачей этого периода следует назвать Савостицкого, Сарычева, Костырева, Березкина, Галицкого и др.

Тогда же завязалась живая связь с земскими врачами и врачами провинций. Но особенно ценной была работа хирургических обществ и съездов. Интересно, что Хирургическое московское общество было вторым по истории, своего возникновения в Европе первым было хирургическое общество в Париже. Правда, в Германии за год или два основано было Немецкое хирургическое общество (Deutsche Gesellschaft für Chirurgie), но оно пока несло функции организации ежегодных съездов. Московское общество носило название «Хирургическое общество в Москве». Членов-учредителей было 22; среди них роль ядра играли профессора медицинского факультета и врачи, работающие в больницах, гражданские и военные; наиболее видными членами были профессора Новацкий, Стуковенков, Синицын. Председатель общества Матюшенко с первых же пор мечтал и действовал в том направлении, чтобы присоединиться к университету. Не буду останавливаться на ряде событий и перипетий, не имеющих особого значения в первый период существования общества. Вскоре за уходом со сцены чрезвычайно яркой личности Костырева- Общество начало правильно функционировать и привлекать к себе все большее и большее число врачей. Но в устав общества был внесен принцип, придающий характер аристократизма, а именно: членами общества могли быть только доктора медицины. Это было неестественно: как-никак, культурные слои накапливались, подрастали молодые кадры, требовались установки, росла жажда обмена опытом. В 1894 г. молодые врачи в числе 40 подали заявление с просьбой отменить этот параграф устава, но успеха не добились; тогда они основали отдельное общество- Общество русских хирургов.

Так или иначе, инцидент был изжит обе группы остались на своих позициях и вели бок о бок свою общественную работу, отвечая потребностям жизни и развивая прогресс хирургии.

Второе средство организации хирургической мысли – это журналы; речь будет только о специально хирургических журналах.

B 1884 г. Вельяминов  издает «Хирургический вестник», в 1891 Дьяконов и  Склифасовский «Хирургическую летопись», в 1897 г. Дьяконов основывают «хирургию». Вместо «Хирургического вестника» Вельяминов и Склифасовский издают «Летописи русской хирургии», затем она переименовывается в «Архив русской хирургии» и, наконец «Хирургический архив Вельяминова».

Наряду с периодической печатью появляется непериодическая литература по хирургическим вопросам. Сюда относятся сборники трудов клиник, где наряду, с отчетами, печатаются оригинальные работы сотрудников, приводятся наиболее интересные истории болезни.

Своеобразное богатство представляло собой коллективное, обширное по объему издание «Русская хирургия». В этом труде наиболее компетентные и авторитетные авторы дали ряд монографий, систематически охватывающих все вопросы хирургии.  Этот труд также обязан своим существованием исключительно деятельности московских хирургов: его редакция и корректура проходили через клинику профессора Дьяконова.

Кроме того, издавались учебники коллективного характера по топографической анатомии и оперативной хирургии (проф. Дьяконова, Рейна, Напалкова, Лысенкова).

Ценным материалом являлись диссертации; они отображали направление работ клиник, как в теоретическом, так и в практическом направлении. Это, в сущности, в большинстве случаев были солидные монографии, чем они очень часто выгодно отличались от диссертаций даже Военно-медицинской академии.

Остановимся подробнее на Всероссийских съездах хирургов, которые возникли опять-таки при активнейшей деятельности московских хирургов, в особенности П. И. Дьяконова.

На I Съезде русских хирургов в Москве (с 28. ХІІ. по 30. ХІІ. 1900 г.) - говорилось о выросшем сознании и необходимости создавать свою, русскую, науку.

Как идея организации съездов, так и устройство съездов выпали на долю московских профессоров. Идея объединения хирургов Росси упала на благодарную почву - она была жизненной, и скромное вначале число участников 200 непрерывно росло, тематика докладов менялась: она тщательно выбиралась, отчасти по желанию большинства, но главным образом она прорабатывалась правлением общества, в которое непрерывно входили представители московской хирургии. Руководящими моментами была актуальность вопроса в теоретическом и практическом отношении, в потребностях широких слоев хирургической общественности. Мало как будто съезжалось хирургов (200) на громадную страну со 130 миллионами жителей! Но ведь эти 200 представляли собой 50% тогдашнего числа хирургов!

Съезды действовали, как сформированный кристалл, брошенный в пересыщенный раствор, в котором еще не начинался, но должен был вот-вот процесс кристаллизации. Это была аудитория со многими лекторами для активных слушателей. В дальнейшем аудитория росла за счет увеличения посещения съезда многочисленными рядовыми хирургами.  Они желали услышать новые слова, проверить свои установки, приемы. По личному опыту - а я начал, по счастливой 18 случайности. В должности секретаря-переводчика своего учителя еще студентом посещать съезды- я видел и слышал жаркие обсуждения докладов не только на официальных трибунах, по главным образом в кулуарах и в товарищеских кружках. Необходимо отметить характер речей при открытии и закрытия съездов: они полны веры в нарастающие силы отечественных хирургов, они полны призывов к дальнейшему росту, они скромны по характеристике достижений и тем они убедительнее и доходчивее. Они побуждают идти дальше и дальше высвобождаться от привычки постоянного выглядывания и послуха через европейское окно. Мы еще при обзоре хирургической работы советского периода вернемся к анализу рабского ученичества и искания одобрения со стороны зарубежных авторитетов. Но, к чести нашей хирургии этого периода, нужно сказать, что она уже нашла себя или по крайней мере начала ощущать в себе силы для этого. Вот это большая заслуга названных лиц и широких хирургических кругов, в которых московским хирургам принадлежала почетная роль, сохраняемая ими и в последующие годы.

Но параллельно с хирургическими съездами и раньше их возникли пироговские съезды. Они представляют своеобразную историю русской общественной медицины, на них более или менее рельефно начали вырисовываться абрисы политических формирований русской врачебной общественности и так называемого третьего сословия. И хотя мы лично говорим о съездах с целью указать на значение работы хирургических секций и участия в этой работе представителей московского медицинского факультета по линии узкоспециальной, мы не можем обойти характеристику политической направленности, которая оказалась в годы советской власти уклоном в активную ретроградность. В свое время, в первое десятилетие своего основания, это общество и съезды переживали политический подъем и начинали подходить к изучению жизни и невольно делать выводы, выходящие из границы специальных знаний. Таким образом, интеллигенция выходила на широкую общественную арену. Вот ей-то Ленин в 1903 г. и дал характеристику, которая делает понятным упомянутое выше явление (активная ретроградность): «...для всего русского общества с его зачаточным (сравнительно) развитием классовых антагонизмов, с его политической девственностью, с его забитостью и придавленностью громадных и громаднейших масс населения полицейским деспотизмом, характерны именно такие шесть групп: реакционеры, равнодушные, культурники, либералы, социалисты-революционеры и социал-демократы» (Ленин, Соч., т. Ѵ, стр. 354-355)

Главную роль в прогрессивном направлении в первом этапе играли культурники и либералы, т. е. сторонники легального прогресса без политической борьбы прогресса на почве - самодержавия.

Затем стали пробиваться представители интеллигенции более левой, смешивающей в своем мировоззрении и поведении демократические и примитивно-социалистические идеи.

На этом общем фоне все же развивался научно-технический авторитет представителей русской хирургии и, в частности, московской, который не мог не отражать общественные настроения прогрессивного характера. Достаточно для иллюстрации указать на речь Склифасовского при открытии 2-й сессии Пироговского общества, где он ставит медицинские и хирургические вопросы в государственном масштабе, говоря о необходимости бороться за создание полноценных граждан на почве гигиены, за создание забот о физическом воспитании, анализирует данные по состоянию здоровья призывников и т. д.

При условия радикального направления в деятельности обществ и в создании с 1900 г. специальных хирургических съездов хирургические секции пироговских съездов перестают играть роль единственной руководящей организации хирургической общественности, хотя ряд интересных докладов заполняет программу хирургических секций пироговских съездов, например IX Съезда, через 10 лет  уже после организации специально хирургических съездов. Вот программа этого съезда:

1) современные способы лечения септических заболеваний в хирургии (серотерапия, соли серебра);

2) хирургия лечения;

3) отделанные результаты разных способов радикальных операций паховых и бедренных грыж;

4) диагностическое значение рентгеноскопии в хирургии;

5) применение антисептических средств в хирургии;

6) асептика на войне.

Но факты все-таки говорят сами за себя: за время с 1900 по 1925 г. на съездах российских хирургов было сделано 1239 докладов, а на пироговских – 162. 

Такова была хирургия в последние десятилетия XIX и начала XX столетий и такова роль представителей московского медицинского факультета. В последние 20 лет перед войной в русской хирургии шла усиленная разработка вопросов полостной хирургии, хирургического туберкулеза и инфекционных процессов и сравнительно мало внимания уделялось вопросам травмы. В частности, японская война не была предметом особо углубленного изучения, хотя и необходимо отметить работу П.И. Дьяконова о ранениях черепа. Лица, создавшие славные годы русской хирургии, сходили со сцены. Из старой плеяды остался Н. А. Вельяминов. Выросли новые кадры из школ Боброва, Дьяконова, Склифасовского наиболее выдающимся среди русских хирургов был И. К. Спижарный, занявший после Боброва кафедру хирургической факультетской клиники. Новые кадры занимают ведущие посты и несут историческую миссию ответственности за русскую хирургию, и они перейдут через период первой мировой войны в период советской хирургии.

Итак, в конце ХІХ и начале ХХ столетий московский медицинский факультет организовал Хирургическое общество и объединил работу всех официальных представителей московского медицинского факультета. Москва развернула обширную, но главным образом тыловую работу; на фронте работали молодые силы, к числу лучших и активнейших представителей которых нужно отнести Павлова-Сильванского и Прокина, написавших прекрасные работы.

Работы тылового характера по военно-полевой хирургии были проведены, если можно так выразиться, только при содействии медицинского факультета. Их выполнили воспитанники московских школ, и вы полнили великолепно и в организационном, и в оперативно-техническом отношении. Создав тип травматических учреждений на совершенно рациональных основах с культивированием специальностей и с введением комплексного метода, эти учреждения и работы их сыграли в культуре русской хирургии исключительно большую роль, подготовили почву для будущего времени и облегчили формирование в советский период травматологии, ортопедии с делом протезирования и до некоторой степени нейрохирургии.

Конец войны... Начало революции...

Автор критического очерка истории русской хирургии этого периода В. А. Оппель писал: «Всемирная война и особенно Октябрьская революция так потрясли, между прочим, и мир хирургов в России, что научно-практическое дело, казалось временами, может заглохнуть».

Недоверчивые к революционному возрождению слова, к счастью для этого автора, оказались неосновательными. Но слова иногда делают историю, проводят грани, бичуют умы, волнуют сердце.

К таким словам нужно отнести и слова, сказанные Вельяминовым в дни разгара революционной борьбы, на заседании, посвященном памяти Пирогова: «Ave Pirogoff, morituri te salutant». Аристократ по происхождению, с изящным воспитанием, избравший себе специальность вопреки родственным кругам, придворный с усвоенными манерами этикета, одаренный и талантливый хирург, преданный науке клиницист, но человек своего времени, человек своей среды, он не осмыслил временную в ранний революционный период остановку привычной жизни, а также и неизбежный момент - стойку перед броском: он почел первое, как окончательный паралич, а второе как признак грядущего хаоса. Можно жалеть его сокрушенную психологию и тяжесть материальных условий, в которой он на закате своих дней оказался, но хорошо, что его мрачные слова оказались пророческими только для него. Народ бессмертен и творческая энергия его в новых условиях свободной жизни неистощима. В частности, и в жизни Московского университета, и московских хирургических кругов жизнь начинает оживать и, может быть, интенсивнее, чем где-либо в другом месте, - ведь здесь уже пребывало правительство и центральные партийные организации.

Здесь Н. А. Семашко организовал Ученый медицинский совет, куда вошло большое число профессоров I ММИ и так называемого Университета Шанявского, в том числе и хирургов. Дальше, из довоенного и дореволюционного периода перешли хирурги большого значения, как С. И. Спасокукоцкий, Т. П. Краснобаев, П. А. Герцен, Н. Н. Теребинский. П. Д. Соловов, В. Р. Брайцев, а также появились и новые работники других школ проф. Левит, проф. Дитерихс и др. С. И. Спасокукоцкий - один из создателей полостной хирургии в России, Т. П. Краснобаев -  яркий представитель самобытного русского ученого хирурга, Н. Н. Теребинский представитель школы Дьяконова и П. Д. Соловов один из видных русских урологов. Сюда же нужно отнести и самородка В. Н. Розанова. Этим лицам выпала миссия нести честь московской хирургической общественности лучших традиций научно-технического значения.

В связи с новым строительством во всех областях начался приток работников из провинции. Так было и в области медицины и хирургии. В Москву привлекаются представители различных хирургических школ, которые вливались в ряды академических и практических московских работников - Беленький, Бурденко, Гуревич Смирнов, Спасокукоцкий, Дитерихс,Левит, Линберг,Смирнов, Спасокукоцкий и др.

Таким образом составлялось и разрасталось ядро, на которое и выпала задача разрешения, если можно так выразиться, вопросов первых лет послереволюционного периода, особенно ввиду того, что прекратилась связь с заграницей. Ряд наших авторов, писавших на исторические темы, видел в этом чуть ли не катастрофу, а мы позволяем себе на этот период смотреть, как на пробу наших сил - научились ли мы стоять на собственных ногах и ходить, - и как на счастливый момент, ибо он дал возможность нам самим, да и нашим соседям убедиться в нашей зрелости, а революционный энтузиазм, охвативший широкие круги медицинской и хирургической общественности, воодушевил хирургов, к решению новых, незнакомых до сего времени, задач. Задачи эти следующие: во-первых, пересмотр теоретических предпосылок практической медицины, переустройство всего уклада медицинской помощи населению; во-вторых, разрешение ряда вопросов по ликвидации наследия мировой войны в виде кадров травматиков всех видов, в виде упорных инфекций и т. д.; в-третьих, с наступлением реконструктивного периода возникает ряд новых медицинских вузов, из них два в Москве и множество в ряде других городов; в-четвертых, растет сеть новых лечебных учреждений, которым нужны кадры. Число хирургов достигает 10000; им нужна организация, им нужны съезды, конференции.

Если все эти запросы хирургии ставились перед всей хирургической общественностью, то перед московским медицинским факультетом и московскими авторитетными хирургами они стояли с особой настойчивостью.

Гиппократ давно выразил хорошую и вечно юную мысль: нужда заставила искать врачевания и найти его.

А идейная советской науки, сформулированная товарищем Сталины, давала определение и качества, и объема науки.  Московская хирургия и пошла на внедрение и освоение новых методов работы.

Взяв от дореволюционного периода все прогрессивное в смысле научно- технических установок, хирургия была занята разрешением вопросов послевоенной травмы. Это повело изучению проблемы трофики и развитию двух дочерних дисциплин - травматологии и ортопедии с научно обоснованным протезированием.

Изучение трофики поставило вопрос нейрохирургического направления; к этому привели и так называемые поздние осложнения ранений центральной нервной системы.

 Более или менее удовлетворительное решение этих проблем в теоретическом и практическом отношении переключает активную часть московских хирургов на решение ряда вопросов, выдвинутых жизненными нуждами, -  нарастанием случаев язвенной болезни, пересмотром и новыми концепциями в отношении патогенеза язвы желудка; опять хирургическая мысль приходит к вопросу о трофике и значении подкорковых центров и других компонентов вегетативной нервной системы в возникновении язвенного процесса в желудочно-кишечном тракте, и, таким образом, в теоретическом отношении создается направленность к решению проблемы трофики, а это ведет к изучению роли вегетативной нервной системы. Это в свою очередь приводит к необходимости комплексного изучения указанной проблемы; на этой почве создаются персональные, кафедральные, кафедрально-лабораторные контакты хирургов с морфологами, физиологами, патофизиологами, биохимиками, терапевтами и невропатологами. Это обстоятельство уже вызывает новые вопросы, рождается желание осветить различные стороны научно-исследовательской работы, специфической только для советского строя, -- здесь нужно сознание необходимости сплоченного коллективного труда, широкая материальная база контагирующих дисциплин.

Без эксперимента такие вопросы этой проблемы разрешить нельзя, развивается экспериментирование в неизвестных дореволюционному периоду размерах, начиная с исследования центральных компонентов вегетативной нервной системы и кончая периваскулярными сплетениями. Работает ряд хирургов. В орбиту этих работ включаются работы по гангренам типа самопроизвольной гангрены, работы по изучению язвенных процессов на конечностях при ранениях нервов, хронических воспалительных процессов и ряд других вопросов. Учение о трофике поставило и вопрос об онкологии центральной нервной системы — это уже властное требование основания нейрохирургии.

Мы раньше указали, что при оценке деятельности московского медицинского института и московской научной мысли мы будем сравнивать ее с другими центрами нашего отечества и с заграничными достижениями.

Ленинград раньше начал в этом направлении и работал первые годы интереснее, чем Москва. При этом два обстоятельства сыграли определенную роль: исторически сложившийся подбор работников с уклоном к углубленной научно-исследовательской работе в школах С. П. Федорова, В. А. Оппеля, В. И. Бехтерева и В. П. Шевкуненко и второе, самое, пожалуй, главное - лаборатория физиологических идей, рождавшихся в коллективе учреждений,  возглавленных нашей национальной гордостью И. П. Павловым. В 1924 г. в сборнике, посвященном Нечаеву, он писал о трофическом нерве сердечной мышцы. Это было каким- то толчком, вызвавшим к действию потенциальную энергию в его учениках. Появляются блестящие работы Л. А. Орбели, затем А. Д. Сперанского и их учеников. Творческая атмосфера благородно заразительна и ферментативна, она тонизирует энергию труда, и каждая мысль, попадающая даже пассивно в фокус блеска живых идей, загорается как на, бы по закону фосфоресценции, а затем, пройдя эту стадию, активируется, переходя к самостоятельности. Так могут рождаться широкие круги активных работников. Мы видели в начале нашего столетия, как идеи лаборатории И. П. Павлова влияли на медицинскую мысль: работал он по физиологии пищеварения - создавалась плеяда медиков, прошедших школу Павлова; она внесла коррективы в клинические концепции и практику таких клинических дисциплин, как терапия и хирургия. Началось изучение высшей нервной деятельности- повторилось то же, что и с проблемой пищеварения. Здесь мы видим паломничество клиницистов и имплантацию идей в клиническую медицину, и наконец, начало синтеза клиники и физиологии в виде клиник, где работают невропатологи и сам И. П. Павлов. Ленинградские хирурги, таким образом, работали в особо насыщенной, тонизирующей атмосфере. Они дали ряд работ по трофике, по физиологии вегетативной нервной системы, по значению вегетативной нервной системы в клинике (грудная жаба, бронхиальная астма), ряд работ по проблеме боли и регенерации нервов.

Казанский и харьковский центры создали интересные и оригинальные концепции, оживляющие внимание научных и практических хирургических кругов и обязывающие к испытанию и применению их предложений при ряде заболеваний.

Что же сказать об отношении к науке советского периода со стороны западноевропейской науки? Приведем один характерный факт. Во время советско-германской недели после докладов советских ученых германские ученые совершенно откровенно, вопреки долго существовавшему обычаю по поводу научной инициативы говорить: «Das stimmt nicht», на этот раз сказали: «Ja! Das ist etwas». Ученичество сменено равноправием и выдвижением на первые линии научного фронта. Зарубежные медицинские круги оценили также и технику советских хирургов: по приглашению парижских и берлинских хирургов наши соотечественники демонстрировали операции (Бурденко, Юдин).

Вторая проблема, занимавшая внимание московских хирургов, — это изучение проблемы травмы и лечения повреждений: мировая война поставила вопросы первичной обработки ран, дезинфекции ран, первичного шва, вопросы шока и переливания крови. Хирурги французской армии в этом направлении были более активны и проделали, как известно, три периода развития военно-полевой хирургии в зависимости от перехода позиционной войны в маневренную.

После войны во Франции, Германии и у нас разработке этих вопросов уделялось исключительное внимание. Целый ряд хирургов московской школы с исключительным напряжением, в контакте с морфологами и бактериологами, работал над проблемой дезинфекции инфицированных ран - биологической, химической и механической. В конце концов, удалось свести многообразие к определенному синтезу и дать директивные указания как по ведению ран в мирное, так и в военное время.

Много энергии и труда отдано московской школой проблеме переливания крови как в теоретическом, так и в практическом отношении. В качестве особых заслуг нужно указать на работы проф. Юдина и его сотрудников по постановке вопроса и практике применения переливания крови, взятой у недавно умерших, а также на работы хирургической факультетской клиники по применению иммунной крови. Представители 1 ММИ участвуют в работе как центральных, так и периферических учреждений по переливанию крови, также идет разработка этой проблемы в отдельных клиниках. Теоретические вопросы о замещении, раздражении или коллоидоклазии (учение акад. Богомольца), о консервировании во всей его широте, о хранении, транспорте, наконец, об аппаратуре являются предметами интенсивного лабораторного и клинического изучения.

Изучение переливания крови как лечебного метода при травматических анемиях и при шоке оказалось особенно близким хирургам. Московские хирурги I ММИ, а равно и ряд хирургов Москвы (В.С. Левит и др.). При решении этих задач внесли установочные положения. В последние годы в разработку этого вопроса вместе с нашей клиникой включаются академики Л.С. Штерн и Х.С. Коштоянц. Институт переливания крови, профессора В.В. Гореневская и Фаерман и др. Годы посвящены этой проблемы со стороны десятков сотрудников, в частности в нашей клинике. Этими работами установлены некоторые факты и разъяснены, и углублены существовавшие теории, этиопатогенеза. В настоящее время в связи с живым интересом работников академии наук – Штерн и Коштоянц – на почве обмена мнений поставлена проблема о терапевтических мероприятиях. Наша личная последняя концепция – это разрешения вопроса о дыхательном ферменте, известном под названием фермента Шардрингера, и выяснения природы окончательного акцептора молекулярного кислорода, приносимого кровью.

Наряду с этими задачами жизнь выдвигала и выдвигает ряд других, например, изучение местной анестезии и различных видов общей анестезии (клиники профессоров Хесина, Бурденко и Герцена), изучение различных областей хирургии. Многие из этих работ вошли как материал для диссертаций; среди них много ценных и оригинальных, но особое место принадлежит докторской диссертационной работе д-ра Шахбазьяна (клиника проф. Герцена) и проф. Л. Г. Смирновой (клиника проф. Бурденко), а из кандидатских д-ра Бубнова (клиника проф. Бурденко).

Этот ряд вопросов можно зачесть в актив 1 ММИ как по линии теоретической, так и практической, в частности, по линии обороноспособности, и прибавить к этому, что из затронутых здесь вопросов многие оформились в виде отпочковавшихся дисциплин травматология, ортопедия, нейрохирургия научных отделений по переливанию крови в клиниках и живой связи с Центральным научным институтом переливания крови, а оформившиеся дисциплины повели к созданию кафедр, доцентур.

Нужно сказать, что процесс отпочкования от общей хирургии, так охотно поддержанный хирургической корпорацией 1 ММИ, оказался чрезвычайно плодотворным. Сюда нужно отнести оформление вопросов по онкологии, по рентгенологии и, наконец, по хирургической эндокринологии, по легочной хирургии. Все эти задачи поднимались в работе кафедр и впервые производились операции названных направлений; так, резекция легких производилась в клинике Герцена и в клинике Бурденко. В последней же производились и операции хирургического лечения туберкулеза на материале Центрального туберкулезного института НКЗдравской. Здесь же было начато и продолжается изучение эндокринологической хирургии, теперь с успехом культивируемой моим учеником О. В. Николаевым.

Отпочкование и оформление этих уклонов совершались по неизбежному процессу роста молодого социалистического государства во всех направлениях, а равно и как ответ на призывы правительства дать высококвалифицированную помощь широким массам населения. Итак, мы имеем возникшие на почве хирургии институты родственных дисциплин: травматологическая доцентура с клинической базой в Институте Склифосовского (проф. В. В. Гориневская); ортопедическая доцентура с клинической базой в Институте протезирования (проф. Н.Н.Приоров); Нейрохирургический институт с педагогической базой для Института усовершенствования врачей (проф. Н.Н. Бурденко); эндокринологическая хирургия, возглавляемая д-ром мед. наук О.В. Николаевым,   онкологический институт, возглавлявшийся ранее проф. Герценом, ныне проф. Брускиным; Центральный институт переливания  крови НКЗдрава, где работают С.И, Спасокукоцкий и М.Н. Кончаловский (возглавляется проф. Багдасаровым); учреждения по борьбе с калечеством детей, возглавляемые Г.С. Бомом и Т.С. Зацепиным.

И замечательно, что ряд новых дисциплин развил такую деятельность, что они как-то естественно сделались не только географически, но по своему удельному весу центральными учреждениями, завоевывая часто такое положение качеством своих работ.

Таково содержание и направление работ хирургических клиник 1 ММИ и отпочковавшихся от них учреждений, и если дать общую характеристику направления их работ, то ее можно охарактеризовать как биологическую.

Это предполагает методологические установки клинически-экспериментального характера. Биологическая трактовка болезненного процесса в жизни целого организма неизбежно приводит к утверждению комплексного метода в работе, и этот метод является продуктивным.

Без особенного энтузиазма мы будем указывать на число диссертаций - докторских и кандидатских, вышедших с кафедр. Они не всегда - отражают сущность работы того учреждения, которое их выпускает, а скорее дают бодрящее впечатление наличия усилий и стремлений. И это уже очень хорошо. Итак, со всех кафедр поступило в директорат 206 диссертаций. Из них докторских диссертаций 71, кандидатских 135. Из них специально хирургических 43.

По клиникам они распределяются так: факультетская хирургическая (проф. Бурденко) - 23 (докторских - 9, кандидатских -14); госпитальная (проф. Герцен) - 12 (докторских -2, кандидатских 1); факультета ((проф. Хесин)- 5 (докторских 3, кандидатских - 2).

Так растут дипломированные кадры для кадров и достойно замечания одно обстоятельство, мимо которого нельзя пройти молча: Комитет по делам высшей школы не вернул ни одной диссертации, напротив, утвердил несколько диссертаций, не пропущенных в институте. Значительная часть диссертаций экспериментального характера или клинико-экспериментального.

Наряду с отпочкованием упомянутых дисциплин за советский период, возникает ряд медвузов и, в частности, два в Москве.

Московский старейший факультет снова выделяет из своей среды ряд работников, которые возглавляют кафедры или являются ассистентами. В этом отношении его устойчивые традиции разносятся по обширному нашему отечеству: припомним Пирогова, Сеченова, Федорова- эти замечательные подарки московского медицинского факультета культуре нашей родины; первые были студентами, а С. П. Федоров сформировался как ученый и опытный даровитый хирург в стенах Московского медицинского факультета.

В последующее дореволюционное время московская школа время от времени давала профессоров для провинциальных университетов: так, проф. А. В. Мартынов был избран в Харьков, где и оставался, правда, недолгое время; в Томск был послан А. А. Введенский на кафедру оперативной хирургии: Лысенко - в Одессу, С. И. Спасокукоцкий в Саратов. Но особенно большой поток устремился в послереволюционное время в московские медвузы и Институт усовершенствования врачей (И. Г. Руфанов, Лежнев, А. А. Дешин, Н. Н. Теребинский, П. Д. Соловов,

В. Э. Салищев, Г. А. Рихтер, B. H. Розанов, А. Д. Очкин, С.С. Юдин, А. И. Савицкий и ряд других). В ряде институтов, клинические отделения, также работают представители московской хирургической корпорации. В провинциальные университеты пошло также немалое число профессоров и врачей в качестве ассистентов; в Ленинград (Заблудовский), в Воронеж, в Ростов, в Харьков, в Краснодар, в Архангельск, в Горький, в Киев и в Сталининград.

К московским хирургам исторически перешла миссия вести организующую работу по созыву съездов. Они в советское время созываются реже, вместо прежней практики ежегодных съездов и по принципу разверстки делегатов, но параллельно организуются республиканские съезды и конференции по отдельным вопросам и, кроме того, почти всех центральных научно-исследовательских институтах имеются научные советы, которые и собирают свои специальные конференции. В организации съездов, конференций московский хирургический персонал занимает обычно ведущую роль. Какова тематика съездов? Наряду с вопросами общей и частной хирургии выдвигаются два ряда вопросов – это оборонные и организационные вопросы.

Из оборонных вопросов – шок, лечение ран, переливание крови, анаэробная инфекция -неоднократно повторно ставились в программу съездов; конференции посвящались переливанию крови, травме центральной и периферической нервной системы, раневой инфекции; в ближайшее время назначается конференция специально по обморожению.

Организационные вопросы выдвигались отчасти по инициативе НКЗдрава, отчасти по инициативе самого общества: здесь фигурировали вопросы образования, инструментального снабжения.

Наконец, участие в литературе. После революции впервые вопрос о восстановлении литературы поднялся в кругах ленинградских хирургов в 1920 г.; издается «Новый хирургический архив», вскоре основывается журнал «Вестник хирургии и пограничных областей». Это было около 1920 г. Москва была в те годы мало активна, но с 1924-1925 гг. в Москве возникают два журнала «Журнал современной хирургии» и «Новая хирургия». Первый был обязан своим возникновением всецело инициативе работников института (Бурденко, Герценберг, Рейнберг) второй организовывался также при содействии хирургов І ММИ. В этот же период входят «Обзоры за 15 лет госпитальной хирургической клиники» А. В. Мартынова, который в дальнейшем состоял секретарем и редактором медицинского отдела Комиссии по составлению индекса всей научной литературы СССР.

Кроме того, московские хирурги принимали деятельное участие издании и составлении «Руководства практической хирургии». А. В Мартынов был одним из трех редакторов этого издания. Ряд профессоров І ММИ принимал деятельное участие в этом издании.

Наконец, перед хирургической корпорацией стоит вопрос о преподавании и хирургическом воспитании студенчества и молодых кадров. Вопрос этот очень сложен и потребовал много работы над организацией и оформлением его. Едва ли в сегодняшнем докладе можно осветить его с надлежащей полнотой. Он должен явиться частью общего специального докладов. Одно можно сказать, что нас в этом вопрос интересует выработка в наших сотрудниках и студентах самодеятельности в своем образовании. В основу этого должен быть положен принцип индивидуальной активности ученика. Им надо ознакомиться с ознакомиться с воспитательным трудом самодеятельности. Мне как студенту, ассистенту и профессору бывшего Юрьевского университета часто приходилось ходить по Домбергу (парк) мимо великолепного памятника К.Бэра (работа Беклемишева). Памятники возбуждают желание конкретно с ценностью лиц и их деяний. Разбираясь в прекрасно подобранной библиотеке Юрьевского университета в трудах Бэра я нашел мысли, нужные и для нашего времени. В одной из своих речей он говорит, что долгое время в России полагали, что дело в хорошем изложении предмета или, как обыкновенно выражаются, в хорошем чтении лекций. Но хорошие лекции только возбуждают любознательность; истинная же любовь к наукам и настоящее познание их приобретаются только самостоятельными изысканиями.

Ввиду этого преподавание должно быть организовано так, чтобы питомцы побуждались к собственной деятельности. Это настоятельно необходимо и для самой общей цели - образования практических врачей для армии.

В этом направлении не находим ли мы созвучия и в последнем распоряжении ВКВШ о свободном посещении лекций, которые дает возможность современному студенту работать самостоятельно и по текущим вопросами, и более углубленно ознакомиться с интересующей его отраслью науки? Наша очередная задача выработать в молодых людях привычку к деловому, терпеливому и настойчивому труду; им нельзя отводить пассивную роль воспринимающих; этот период прошел в вуз идут хорошо подготовленные кадры. Мы в своей воспитательной работе должны помнить полные глубокого смысла слова Карла Маркса, которые особенно пригодны для формирования этой мысли:

«В науке нет широкой столбовой дороги (route royale), и только тот может достигнуть ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам» (К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., Т. ХѴІ, стр. 23).

Прошло 175 лет, прошли яркие 22 года послереволюционного периода. И вот, оглядываясь назад и кругом, чтобы охватить мысленно прошедшее и настоящее и почувствовать пульс будущего, когда лишь на протяжении твоей жизни и только на протяжении почти тридцатилетней профессорской деятельности сменилось так много систем и направлений, так много операций, объявленных изумительными при своем появлении, сдано в архив, невольно задаешься вопросом: идем ли мы по верному пути, не разделяем ли мы самодовольного и успокоительного убеждения в правоте нашей линии поведения? Не подумать ли нам, что мы, по картинно-былинному выражению проф. С. П. Федорова, стоим на распутье, не пересмотреть ли нам наши установки? Одним словом, в юбилейные дни, юбилейные месяцы и юбилейный год не вспомнить ли нам статьи Лика, Зауэрбруха, Лериша, Муха, С. П. Федорова, работы Риккера, Эренберга, Делора, Толе, Кареля и многих других?

Отчасти в них слышны результаты подсознательных процессов, навеянных Шпенглером его предфашистским произведением «Закат Европы», отчасти мысли в некоторых из указанных работ порождены перепроизводством литературы, далеко не заслуживающей названия научной и порождаемой скорее законами конкуренции практических врачей. В этих работах имеются указания на укоренившиеся и неизменные до сих пор телеологические концепции в медицине. Ни первое, ни второе нас не трогает и то, и другое чуждо природе социалистического государства. Далеки мы и от того, чтобы предаваться иллюзиям, как Дельбе, который 40 лет назад говорил: «Хотя я и хирург, однако я думаю и надеюсь, что хирургическая эра — это временная. Наступит день, когда можно будет излечивать при помощи сывороток те органы, которые мы вполне или отчасти удаляем; и тогда от хирургии сохранится только ее, так сказать, восстановительная часть, та часть, которая исправляет уродливости, неправильные образования и повреждения».

Это в последующее время повторяют не раз, а другие мечтатели назначают даже сроки пришествия этого периода, а некоторые идут еще дальше. Дельбе хотя отводит хирургии исправление неправильностей тела, а эти утверждают, что постепенно отойдет от хирургии и эта область.

Мы-реалисты и не склонны строить иллюзии на данном отрезке времени, да еще и календарные , так сказать, сроки и сроки короткие, чтобы не испытывать горечи разочарования. Все это может прийти и многое другое из указанного придет несомненно и отчасти приходит, но не в таком исчерпывающем размере и не так скоро.

Эта уверенность только укрепляет нас в нашей позиции. Скажем об этом коротко: прогресс науки в движении, в течении, прогресс науки обеспечивается единением теории и практики, взаимно оживляющих, отметающих согласно друг с другом или утверждающих научное миропонимание и вытекающее отсюда поведение в практической деятельности. Мы, работающие в условиях социалистического государства, органически не способны заболеть кризисом хирургии. Без громкой декларационной интродукции мы на основе диалектического материализма проделываем и будем проделывать пересмотры многих и многих положений, без самоуспокоения вырабатываем методологические установки, не упуская одну из важнейших задач науки – собрать и проверить все ценное, ничего не пропустить из предложений и открытий, новых теоретических построений. Постоянным стимулом для нас должно быть сознание нашего долга- обслужить потребности страны или, точнее, наш родной народ, как во время его мирного созидающего труда, так и во время военных невзгод и тягот.